3)Объект исследования.

· Бердяев Н.А. «О назначении человека».

· Буркхардт Г. «Непонятная чувственность».

· Зеньковский В.В. «Основы христианской философии».

· Касавин И.Т. «Деятельность и рациональность».

· Марсель Г. «Метафизический дневник».

· Ортега-и-Гассет Х. «К вопросу о технике».

· Пастернак Б.Л. «Об искусстве».

· Полани М. «Личностное знание. На пути к посткритической философии».

· Хайдеггер М. «Время и бытие».

Строго говоря, актуальные, то есть помимо чисто иллюстративных выборки из текстов (цитаты) следует также включать в данный пункт (в исследуемый объект), однако, цитаты вынесены для удобства дальнейшего пояснения в комментарий к выполненному феноменологическому анализу.

4) Комментарий. Г. Буркхардт¹: «Человек стремится к стабилизации. Это следует из трудного положения человека, его потребности в защите перед лицом слишком открытого мира, его страха перед смертью. Он нуждается в порядке, потому что ему постоянно угрожает хаос. «Запрограммированная» жизнь животного этого не ведает. Человек имеет столько возможностей, что ему угрожает опасность потерять себя, его горизонты так широки, что ему самому приходится себя ограничивать. … Нет сомнения, что консервативные формы жизни способны дать человеку более прочную основу, чем эпохи перемен. Даже при жестких иерархических порядках спокойствие и уверенность могут создать для людей хотя и узко ограниченное, но надежное пространство жизни». Швейцарский культуролог говорит о стремлении человека к стабилизации, к порядку, то есть к привычному, повторяющемуся ― нормированному. Это стремление вступает в противоречие с другим человеческим стремлением ― к свободе. И чтобы разрешить конфликт (но в пользу первого стремления), человек сознательно идет на принятие для себя каких-то ограничений. Можно, однако, говорить о возможности иной ситуации, когда данный конфликт человек стремится разрешить в пользу свободы. В этом случае он сознательно идет на отказ от гарантий на спокойствие и удобства. Как сознательное принятие ограничений, так и сознательный отказ от удобств являют собой волевые действия человека, которые принципиально отличны от его стремления к простоте и стремления к свободе ― природного в человеке.

По выражению Пушкина («Евгений Онегин»):

Привычка небом нам дана

Замена счастия она!

Привычка ― «техника» повторных действий ― есть момент размеренности и нормированности деятельности человека. Привычка, однако, как правило, является результатом культурного процесса ― научения, образования, иногда принуждения, поэтому привычка не «живет в нашей деятельности как природное ― она сама достигается посредством деятельности (т.е. все же «небом она нам не дана»). Но Пушкин далее пишет ― «замена счастия она», а это уже указывает на момент природного («счастье») в человеке ― на его стремление, готовность следовать привычке, и здесь это именно стремление к простоте, выраженное в нормировании человеком своей деятельности.

Важно подчеркнуть, что мера и норма локализуются деятельностью конкретного индивидуума. То есть с праксеологической точки зрения даже такая норма, как закон, указывает лишь на важность наличия его у конкретного человека и на следование им этому закону (его признание закона) наравне со своими собственными, индивидуальными мерами и нормами, будьте принципы, правила или некоторый иной порядок деятельности, все это ― «законы для себя». Протагоровское «человек ест мера всех вещей» ― это как раз «лозунг» праксеолога. Однако, в праксеологии он интерпретируется несколько уже: «конкретный человек есть мера всех своих вещей».

X. Ортега-и-Гассет¹: «Там, где нет норм, нет и культуры». Этот тезис может быть, в большей степени следует относить к индивидуальной деятельности человека, нежели к общественным, групповым процессам. Общественные нормы конкретным человеком лишь принимаются (либо не принимаются), но не устанавливаются (имеется в виду сознательно, понятно, что великие индивидуальные творческие, культурные достижения становятся в конце концов и общественными нормами).

Н.А. Бердяев пытался перенести понятие нормы из социальной этики («законнической этики» в его терминологии) в мир индивидуального²: «Речь тут не о личности вообще, а о ценности конкретной и неповторимой личности, о ценности индивидуального. Это и есть прежде всего преодоление законнической этики». И далее³: «Нормативизм законнической этики применим лишь к очень грубым элементарным случаям ― не нужно развратничать, убивать, красть, лгать, ― но совсем неприменим к более глубоким и тонким случаям, требующим индивидуально-творческого разрешения.... Настоящая проблема этики связана с той индивидуальной сложностью жизни, которая порождена столкновением ценностей высшего порядка и об­наруживает трагическое в жизни. Между тем как этика преимущественнопонималась как учение о том, что не следует красть платков из карманов».

Нормирование столь глобально, что, с одной стороны, вполне обоснованно считается, что вся система наук несет именно нормативную функцию по отношению к природе и человеку ― претендуя в своих рамках пусть и не на «высшее» (хотя именно такую мировоззренческую позицию пытаются провести в позитивизме и сциентизме), но и никак не меньше, как на раскрепощение человека от гнета заблуждений и темноты. Человек именно нормированием своей деятельности во многом снимает «заботы дня», освобождая себя для этого «высшего». Нормированием пронизана вся наша повседневная жизнь ― «примерно одна ложка на литр», «около часа пешком», «километра через полтора» и т.п. Причем, эти обыденные час, литр, километр почти никогда не есть математически строгие час, литр, километр, более того, в индивидуальном «чувственном» ощущении они вообще представляются каждому человеку по-своему, и именно этими индивидуальными «часом», «литром», «километром» человек и пользуется. И ценность этих нормативов как раз не столько в достигаемой точности, приближенности меры к всеобщему эталону (что, конечно, важно для коммуникации), сколько в том, что они дают самому человеку механизм, логику нормирования его собственных действий ― во времени, в пространстве, в ценностных характеристиках. М. Полани¹: «Мастер сам устанавливает для себя стандарты и сам себя судит в соответствии с ними; знаток оценивает обширные целостности, ориентируясь на им же установленные стандарты их совершенства». И далее²: «Можно сказать, что адаптация наших органов чувств, побудительная сила наших потребностей и страхов, способность к передвижению, сохранению равновесия и вертикального положения, равно как и процессы научения, развиваемые неартикулированным интеллектом на их основе, являются таковыми и приводят к тем результатам, к которым они приводят, благодаря своеобразному самоконтролю, ориентированному на стандарты, которые они сами себе задают». То есть стандарты (что есть опять же, нормы) заданы, «продиктованы» человеку его природой.

М. Хайдеггер подчеркивает³, что тезис Планка: «Действительно лишь то, что поддается измерению» верен именно потому, что в нем высказано нечто принадлежащее существу всей современной науки, а не только естествознанию, что понятие исчисления следует интерпретировать не узком смысле числовых операций, но в широком сущностном смысле ― «Исчислять значит брать что-либо в расчет, принимать во внимание, ожидать определенный результат и т.д., в этом плане всякое опредмечивание действительного есть исчисление» (М. Хайдеггер).

Русский философ В.Д. Кудрявцев указал на онтологический смыс нормы для человека. У философа В.В. Зеньковского встречаем об этом⁴: «В.Д. Кудрявцев впервые ясно и точно сформулировал положение о том, что надо разуметь под «истиной». Истина о всякой вещи, говорит Кудрявцев, есть не только истина о том, что есть, но и о том, чем должна быть данная вещь. Мы это ясно понимаем, когда речь идет например, о здоровье человека: истина о здоровье основана на соотношение фактического состояния человека и того «нормального» состояния, которое может быть и должно было бы быть у него. Категория болезни есть вообще более широкая категория, чем это принято думать, ― она относится ко всему бытию, ко всему в бытии. ...Категория «болезни» внутренне связана с выяснением взаимоотношения «факта» и «нормы» в бытии». Очень созвучно по духу указание М. Полани на пророческую силу рациональности¹: «Можно утверждать, что вообще всякая теория, которую мы провозглашаем безусловно рациональной, тем самым наделяется пророческой силой. Мы принимаем ее в надежде, что благодаря этому нам удастся войти в соприкосновение с реальностью».

Пророческой силой обладает не только теория, но и любая форма рациональности, причем не только для ее автора, который естественно и обоснованно в нее верит, но и для тех, кто ее принимает. И здесь возникает опасность для лиц, пытающихся не создавать, а воспроизводить (раньше мы уже говорили о «магии числа»).

Математик Д. Гильберт утверждал: «Мы можем свободно образовывать идеальные продукты, подчиняясь только одному основному ограничению ― не впадать в противоречия». Отсюда можно предположить, что абстрагирование есть глобальное явление, но, например, философ И.Т. Касавин идет еще дальше²: «Постепенно выясняется, что рациональность не задается и не ограничивается сферой сознания, но является характеристикой человеческой деятельности как таковой». И это уже в точности соответствует нашему взгляду на стремление человека к рациональности как на природное явление.

Формализация, как и нормирование, широко распространена в нашей жизни ― начиная со всякого рода обыденного порядка (распорядок дня, расписание занятий, программа работ, семейный уклад и т.п.) и кончая традиционным ритуалом (обряды рождения, похорон, бракосочетания, разнообразных праздников и другое).

Если задание меры открывает в деятельности возможность исчисления на отдельных множествах ее элементов, то формализация открывает возможность установления отношений и функциональных зависимостей между понятиями (множествами) деятельности, что в совокупности существенно обогащает характер деятельности и возможности ее субъекта.

Имманентность абстрактности человека мы обнаруживаем и в метаморфозе. Природу метафоризма Б. Пастернак, например, понимал³ как естественное следствие «недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач», в силу этого несоответствия человек «вынужден смотреть на вещи по орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями... Метафоризм ― это стенография большой личности, скоропись ее духа». Он так писал об импрессионистах: «При ненасытной жажде написать по целой вселенной, которая их обуревала, у них не было времени писать по-другому. Импрессионизм извечно присущ искусству. Это выражение духовного богатства человека, изливающегося через край его обреченности». Понятно, что преодоление подобной «обреченности» (от природы!) актуально для каждой личности.

Осуществлять реальность посредством абстрактности ― в этом один из сущностных моментов человеческой деятельности. В этом притягательность осуществления реальной жизни ― «непосредственное» ее осуществление примитивно. От страха никто не убегает в идеал, абстракцию ― как обвиняет в этом философов Ф. Ницше и что составляет один из пафосов его работ. Не страшно «поддаться» идеалу, наоборот, убегают от конкретного ― одновременно примитивного и хаотично сложного (мы ссылались на тезис М. Лазарева: «Жизнь сложна, потому что конкретна!»).

Об одном «побочном» явлении. Формализованность, порядок и подобные качества при их отнесении к деятельности в целом и противопоставлении обычно хаосу именно в этом случае его предполагают. Н. Бердяев: «При поиске ясных, однозначных причин и закономерностей исчезает сложность и многообразие бытия». Феномен человеческой деятельности не может быть исчерпан никаким частным своим явлением, в том числе абстрагированием, которое всегда есть упрощение, неминуемо сопровождающееся «потерями». Действует так называемый закон Гресхама: «Количественный анализ всегда убивает качественный». Таким образом, и нормирование, и абстрагирование есть частные явления, которые нельзя относить к деятельности человека в целом. Всегда за рамками научных понятий (за рамками нашего «пространства деятельности», например) остаются исключительно важные иррациональный и трансцендентный компоненты деятельности. Примечательно, например что Спиноза, даже будучи последовательным сторонником строгого дедуктивного метода, в своей этике интуицию ставит выше логических, рациональных схем, его теорема (№ 25 в части V) гласит: «Высшее стремление души и высшая ее добродетель состоит в познании вещей по третьем роду». А третий род познания у него ― познание через интуицию, познание второго рода ― рассудочное.

Абстрактные понятия, введенные субъектом в свою работу, становятся опорными в его деятельности. Их постоянство, противоположное непрерывной изменчивости конкретной реальности, во многом содействует преодолению субъектом сложности своей практики. Но такое положение касается именно явлений человеческой деятельности, но не духовной сферы человека. Если же пытаться анализировать ситуацию в «духовном» плане, то незыблемость даже абстрактных понятий становится сомнительной. Г. Марсель¹: «Не вызывает ли беспокойство даже caм термин «абстракция», которым я должен пользоваться? Как оправдать тот диктат, которому я стараюсь подчинить свои будущие поступки от имени некоторого состояния? Откуда исходит эта власть, и что, следовательно, ею руководит? Не прибегаю ли я к упрощению, отделяя от моего настоящего некий субъект, который претендует подняться над ним в интеллектуальном измерении, совершенно несовпадающем с ним по продолжительности и заполненном понятийными конструкциями? Если заглянуть глубже: не само ли это настоящее через посредника приписывает себе нечто вроде вечности? Но тогда фальшь заложена в самой сердцевине моей жизни».

Указания на определенные ограничения на сферу действия рассматриваемых нами явлений абстрагирования и нормирования субъектом деятельности мы находим и в работе Г. Буркхардта¹: «Западная слепота» мешает социологам видеть, что за общественными порядками, которые люди конструируют для себя ― должны конструировать, поскольку их положение в мире иное, чем у животных (то есть отчасти внеприродное), ― что за этими порядками везде действуют иные, непринужденные связи. Лишь осознав это, человек начинает понимать, что окончательных конструкций не может быть, что нужны лишь вспомогательные конструкции, обеспечивающие необходимое равновесие. Без потребности в стабилизации, несмотря на связанную с этим ложь, нет человеческого бытия. Однако на Западе эта потребность развивается так односторонне, что люди почти забыли, что они устроены совсем не так, как это представлено во многих учебниках и науках. Бытие всех нас, возможно, гораздо более бесцельно; но, может быть, в тоже время гораздо более полно смысла, чем нам говорят, могут сказать и хотят сказать».

Отмеченные ограничения задают границы деятельности как предмета праксеологических исследований с другими областями ― этикой, философией, психологией, социологией.